Вильгельм Геллерфорт
начальник гестапо в оккупированном Днепродзержинске

«…ты носиш имя, будто жив, но ты мёртв».
Откровение 3. 1.

Еще в апреле 1943-го Президиум Верховного Совета СССР принял указ о мерах наказания для нацистских преступников, «виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев», и для их пособников – «изменников Родины из числа советских граждан». Для них предусматривалась позорная смерть через повешение. Осенью того же года была оглашена декларация за подписями «большой тройки» – Рузвельта, Сталина, Черчилля. В ней говорилось, что гитлеровцы должны быть наказаны за жестокие злодеяния и что преступников, задержанных, где бы то ни было, надлежит отправлять туда, где они провинились, дабы их карали по местным законам.

В 1946 году, пока в Нюрнберге шел длительный международный судебный процесс, в нескольких советских городах, особенно пострадавших от немецких оккупантов (в том числе Киеве), состоялись локальные «нюрнберги» – показательные суды над захваченными в плен гитлеровцами. Следствие велось в Москве, а суд состоялся в Киевском Доме Красной армии с 17 по 28 января 1946 года. Перед трибуналом Киевского округа предстали 15 гитлеровцев, среди которых Вильгельм Геллерфорт – бывший начальник гестапо в оккупированном Днепродзержинске.

СОСТАВ СУДА
Председательствующий – полковник юстиции Сытенко.
Члены – полковник Юстиции Жлобин, подполковник юстиции Индыченко.
Обвинение поддерживали государственные обвинители: заместитель Главного военного прокурора Красной Армии генерал-майор юстиции Чепцов и помощник Главного военного прокурора Красной Армии полковник юстиции Кульчицкий.

Подсудимых защищали адвокаты. В частности, Геллерфорта защищал адвокат Железовский. Свидетелями против обершарфюрера СД Геллерфорта предстали Воловская Ванда Антоновна, Огурцов Павел Минаевич, Дуракова Тамара Устиновна, Пайкерт Иоганн Иоганн.

Суд определил установить следующий порядок ведения судебного следствия: вначале допросить подсудимых, потом свидетелей, затем исследовать документы.
Процессу предшествовало следствие – на скамью подсудимых усадили именно тех, против кого нашли конкретные обвинительные документы или живых свидетелей преступлений. Некоторые сами вынуждены были признать свою вину. В то же время проявлялась и специфика советской судебной практики, когда от подсудимых требуют признаться не только в содеянном, но и во всём, что скажут. Это было особенно заметно на некоторых «судебных сбоях». Так, генералу Паулю Шееру, руководившему охранной полицией и жандармерией в оккупированном Киеве, явно было указано уличить немцев во взрыве Киево-Печерской Лавры. Но тот «подвёл» обвинение. По его словам, во время взрыва в Лавре работала так называемая «команда Розенберга», занимавшаяся вывозом культурных ценностей в Германию – резона немцам разрушать памятник тогда не было никакого. По всему выходило, за взрывом стояли советские подпольщики, но эта версия была уж больно скандальной, и потому сам Шеер поспешил уверить, что в неё не верит, поскольку «не допускал, чтобы партизаны могли прибегнуть к уничтожению своего национального культурного памятника». А почему бы и нет? Ведь в 1941 году при отступлении из Киева по приказу Советского командования был взорван Крещатик вместе с тысячами оставшихся в домах мирных жителей! Так что там какая-то Лавра. Но в целом в ходе процесса выяснялись жуткие подробности жизни киевлян в оккупации и немецкой неволе, событий в Бабьем Яру, в Сырецком концлагере и масса других страшных фактов преступлений нацистов против украинского народа.

Вообще же, практически каждый обвиняемый пытался найти какие-то смягчающие обстоятельства своим злодеяниям. Чаще всего, это была ссылка на то, что они «выполняли приказ», но сожалеют о содеянном, а посему степень их виновности не столь абсолютна.

Так, подсудимый лейтенант Иогшат рассказал, что при эвакуации Артёмовска приказал расстреливать местных жителей, не выполняющих распоряжения об эвакуации. Признал, что дети тоже расстреливались, и объяснил это очень трогательно: «Ведь они оставались без родителей. Не было ни отца, ни матери, и им трудно было бы существовать без родителей». Вот такой нацистский «гуманист»…

Среди допрошенных был и обершарфюрер СД Геллерфорт. Ещё в ноябре-декабре 1943 года в Днепродзержинске была создана комиссия в составе секретаря горкома партии К. Аксёнова, председателя горисполкома А. Гриша, священника Б. Беленького и других. Комиссией был составлен акт о зверствах и злодеяниях, чинимых немецкими оккупантами и их пособниками из числа советских граждан за период оккупации города с 22 августа 1941 года по 25 октября 1943 года. Первым в списке семи главных ответственных за зверства и злодеяния стоял шеф гестапо Геллерфорт. На суде он сообщил о себе следующее: «Геллерфорт Вильгельм Вильгельм, 1908 года, г. Гельзенкирхен, немец, окончил народную школу, полицейскую школу, беспартийный, фельдфебель, взят в плен 5 сентября 1944 года около Франкштадта в Румынии».

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
подсудимого Геллерфорта

Прокурор Кульчицкий: Скажите, подсудимый, когда вы прибыли на Украину и в составе какой части?

Геллерфорт: Я прибыл на Украину в конце июня 1942 года в составе команды, которая была организована в Берлине. Приехал я в г. Киев в управление начальника полиции безопасности доктора Томаса. Нас было около 15 человек, нас предназначали для отправки в Днепропетровск. Я прибыл в Днепропетровск в конце июня 1942 года. В документе, который мне дали, было указано, что меня откомандировывают в штаб начальника полиции СС полковника Никкельса для представления интересов полиции безопасности, то есть, уполномоченным СД.

Прокурор: Что вы делали в Днепродзержинском районе?

Подсудимый: Там я выполнял поставленные передо мной задачи. За всё время было арестовано 300 человек, среди них партизаны, коммунисты, убийцы и воры. Таким образом, я ничего не делал такого, о чём здесь рассказывают подсудимые. Все политические происшествия, касающиеся партизан и коммунистов, как и тяжёлые случаи убийств и краж, передавались в ведение СД, то есть, мне. Частично эти люди допрашивались раньше, частично нет. Если они были допрошены, я соответствующие дела направлял в Днепропетровск, и штурмбанфюрер Мульде выносил соответствующий приговор, и мне направлял дела. Если потом набиралась группа в 10-15 человек, я их вместе с делами отправлял в Днепропетровск. Из Днепропетровска возвращались дела с резолюциями: частично смертные приговоры, частично трудовые лагеря, но были случаи и освобождения из-под стражи.

Прокурор: Вы имели своих тайных агентов?

Подсудимый: Да, я имел 11 тайных агентов и через них собирал все материалы. Я лично не принимал участия в расстрелах. Но все организационные вопросы были возложены на меня. Это доставка автомашин, сообщения о выполнении приговоров в Днепропетровске, заявки на команду и так далее.

Прокурор: Каким образом вы производили аресты коммунистов?

Подсудимый: Это относится к мероприятиям 1943 года. Точную дату я не помню, это было в июне или июле, когда я получил копию телеграммы доктора Томаса и штурмбанфюрера Мульде о том, что в определённое время нужно будет провести эту операцию под лозунгом «Молния». Ту же телеграмму получил полковник Никкельс с указанием провести эту операцию совместно со мной. Полковник Никкельс должен был представить команды для арестов, а армия – необходимые машины. Были распределены команды, состоящие из 2 – 3 немецких и нескольких украинских полицейских, и им были даны грузовые автомашины. На основании имеющихся списков эти команды ездили в отдельные районы города и арестовывали коммунистов. Их было 250 – 300 человек. Я организовал их регистрацию. На станции Тутусная (очевидно, Тритузная – авт.) стояли 3 – 4 вагона, в которые их погрузили и отправили в Днепропетровск, в рабочий лагерь безопасности. Это было превентивное мероприятие, так как в случае отступления эти коммунисты могли участвовать в партизанском движении.

Прокурор: Сформулируйте коротко, в чём вы признаёте себя виновным.

Подсудимый: Я признаю себя виновным по нескольким пунктам, но отвергаю уголовную ответственность за свою вину, так как я себя чувствую как солдат, который лежит за пулемётом и стреляет по наступающему врагу. Во многих случаях партизан, который были пойманы с оружием в руках, я спас от смерти тем, что в делах или вообще умалчивал об этих случаях, или уменьшал происшествие (в зале смех). Я сообщал в Днепропетровск только о самых срочных делах, о которых не мог умалчивать без опасности для себя, так как мог сам подвергнуться расстрелу. Я могу указать достаточное количество людей из данной группы, которые были пойманы с оружием в руках и не были расстреляны. Я сожалею сегодня, что выполнял те приказы, которые нам тогда давались.

Председательствующий: Подсудимый, вы арестовывали, потом давали материалы, по этим материалам соответствующие люди накладывали резолюции «экс». Вы же таким образом участвовали в уничтожении людей.

Подсудимый: Это так. Но я в чине фельдфебеля под наблюдением стольких офицеров, и не мог действовать так, как мне хотелось.

ПОКАЗАНИЯ ОТДЕЛЬНЫХ СВИДЕТЕЛЕЙ

Дуракова Тамара Устиновна: В период оккупации я жила в Днепропетровске. Геллерфорта я знаю. Он арестовывал меня. Я была в подполье, а служила переводчицей в отделе водной трассы. 25 января 1943 года часов в 5 вечера в отдел водной трассы пришёл Геллерфорт со своим переводчиком Робертом и собакой. Они предварительно спросили у сотрудников мою фамилию, узнали, почему я знаю немецкий язык, и сказали мне, что я арестована.

Прокурор: Подсудимый Геллерфорт, вы знаете свидетеля Дуракову? Вы её избивали?

Подсудимый: Да, я знаю её, и приказывал бить её.

Свидетель: В этот вечер Геллерфорт меня долго допрашивал у себя в кабинете. Он говорил мне, что если я расскажу подробно об организации и о связи с Казимиром Ляудес, с членами подпольной организации, я буду помилована.
Я ночевала в дежурной. Он приказал отправить меня в следственную камеру. На следующий день Геллерфорт снова допрашивал меня, но я продолжала всё отрицать. Он приказал отвести меня в тюрьму. В продолжении недели он ежедневно меня допрашивал по 2 – 3 – 4 часа, но я всё отрицала.
Однажды вечером, часов в 9, вызвали меня на допрос. Геллерфорт встретил меня и сказал: «Вы сегодня расскажете мне всё» и снова задал те же вопросы. Я ответила «нет, не знаю», как и всегда. Тогда он приказал Роберту позвать двух агентов. Они меня насильно положили на диван; один из агентов держал руки, Роберт ноги, а Геллерфорт поднял платье и стал меня сечь плетью со свинцовым наконечником. Он бил меня долго. Сначала я считала и насчитала 35 ударов, а потом потеряла сознание. Когда я пришла в себя, Геллерфорт снова начал меня допрашивать, но я по-прежнему всё отрицала, тогда он крикнул «вег» и приказал меня вывести.
На каждом последующем допросе он меня бил. Так продолжалось долго, но я всё отрицала. В моей камере была ещё Свитальская Полина Кирилловна, подпольщица, ей было 58 лет. Её избивали так сильно, что вносили в камеру совершенно без сознания, всю окровавленную, в синих рубцах, и после этого на протяжении нескольких часов приводили её в сознание. По её словам, её били Геллерфорт и Роберт.
10 июня ночью, примерно в 2 часа, по тюрьме вдруг включили свет и забегали дежурные: стали кричать, чтобы вставали и одевались (то есть, по словам Тамары Дураковой, она к тому времени находилась в заключении четыре с половиной месяца и после ежедневных допросов не проронила ни слова – авт.). Дверь нашей камеры открыл начальник тюрьмы Пуль. Недалеко от него стоял Геллерфорт с автоматом в руках. Пуль вызвал Свитальскую и других в количестве 27 человек и увёл их. На следующее утро привезли одежду этих людей.
В конце июня начались аресты. Тюрьма переполнилась, и в камерах было так тесно, что негде было сесть. В начале августа нас отправили в лагерь на Игрень. Здесь мы были недолго. В это время Красная Армия наступала, чувствовалась близость наших. 23 сентября нас переправили на правый берег Днепра, а 27-го под строгим конвоем усадили в вагоны-клетки и отправили в Германию. В камере был разговор о том, что он расстрелял четырёх женщин, а позже ещё 27 человек. Многих евреев в это время забирали в городе и всех расстреливали. Меня отправили в Австрию, потом в лагерь Освенцим, куда я прибыла в начале сентября 1943 года. Там были ужасные условия; не знаю, как выжила.

РЕЧЬ ПРОКУРОРА

На скамье подсудимых держит ответ перед советским судом бывший начальник СД в Днепродзержинском районе подсудимый Геллерфорт. Свидетели Огурцов и Дуракова воспроизводят картину страшных пыток, которые применял Геллерфорт. Огурцов показал, что в кабинете Геллерфорта его подвесили примерно в сантиметрах 60 – 70 от пола. Геллерфорт избивал его нагайкой до тех пор, пока он не потерял сознание, тогда его отвязали и отлили водой. Затем переводчик Роберт вывел его в другой кабинет; там его положили на диван, и Геллерфорт избивал его резиновым шлангом с насыпанным песком, шомполом, нагайкой и дубовой ножкой от стула. Избил он меня до такого состояния, говорит Огурцов, что я был похож на кусок окровавленного мяса. Таким допросам Огурцов подвергался семь раз. Аналогичные показания о застенке, устроенном Геллерфортом, дала здесь на суде свидетель Дуракова. И хотя Геллерфорт ничего не добился от Огурцова и Дураковой, тем не менее, они были заключены в лагерь смерти Освенцим.

Конкретизируя обвинение, я считаю доказанным, что:

Геллерфорт арестовал в период июля 1942 – октября 1943 года свыше 300 ни в чём не повинных советских граждан, подвергал их утончённым пыткам и истязаниям, значительную часть этих арестованных расстрелял, а остальные были им направлены в немецкие концлагеря. Лично организовал и принимал активное участие в расстрелах советских людей. Проводил массовые репрессии против партийного и советского актива. В начале 1943 года арестовал 96 коммунистов и комсомольцев, а в конце мая 1943 года арестовал более 300 коммунистов. Все эти арестованные были истреблены.

Я, представитель государственного обвинения, от имени миллионов замученных жертв, от имени всего советского народа требую подвергнуть всех подсудимых на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года единственной заслуженной ими каре – смертной казни через повешение.

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ПОДСУДИМЫХ

Геллерфорт:
Я своими показаниями не хочу снять полностью с себя вину, а хочу только говорить о смягчающих обстоятельствах. Я стал полицейским чиновником в 1927 году во время демократической власти. В 1933 году на смену пришла новая власть. В партию я не был принят. И позже я не имел этого намерения, потому что вовремя понял предательскую политику Гитлера. В связи с этим я с 1935 года не имел повышения в чинах, и потому сейчас, после 18 лет службы, я нахожусь в самом последнем и самом маленьком чине полиции. В полиции безопасности моё звание обершарфюрера – это звание фельдфебеля.

……….
В скобках заметим разницу между званием и должностью. Геллерфорт служил в чине фельдфебеля, но по должности был начальником гестапо. К примеру, в довоенном днепродзержинском НКВД начальником горотдела были лейтенант Паперман, лейтенант Дараган – не самые высокие звания Красной Армии – авт.
……….

Хотя я прибыл на Украину только в июле 1942 года, однако я знаю, что все те приказы, о которых говорили здесь свидетели о способах уничтожения еврейского населения, о массовых расстрелах, это вовсе не преувеличение. Нам наши пропагандисты говорили о том, что Советский Союз собирается напасть на нас, и представляли нам советских людей в образе ужасных бандитов. Однако, находясь на Украине, я имел возможность убедиться в обратном, и поэтому я решил не следовать приказаниям, не осуществлять полного истребления советского населения.

Я посвятил свою службу только охране и безопасности города, железной дороги, мостов и прочих объектов. Без особых на то оснований мною никто не был задержан, и в сомнительных случаях я решал вопрос в пользу задержанного человека. Название начальника СД ко мне не подходит, потому что я нахожусь в самом последнем чине полиции, и мне никто не подчинялся. Число арестованных и расстрелянных людей относится в равной мере, как ко мне, так и моему товарищу по работе Дрейвингу.

В отношении моей фразы о том, что я не следовал приказаниям, не выполнял приказаний о полном истреблении людей, я хочу сказать следующее. Сразу же по прибытии в Днепродзержинск я отпустил 40 человек, которые были арестованы шубсполицией, обвинённые якобы в том, что они находились в связи с партизанами; но так как это было не доказано, я их отпустил. Эти показания мог бы подтвердить свидетель Пайкерт. Затем я велел не вешать 10 девушек, которые были предназначены к повешению за совершённые ими кражи. Затем я отпустил еврея Герасимова, который был арестован городским комиссаром и должен был быть повешен. Кроме того, 21 октября 1943 года я получил приказ перед отступлением наших войск от моего начальника Мульде о том, что я должен расстрелять 70 человек заключённых. Я тоже этого не сделал, несмотря на то, что у меня было достаточно времени для того, чтобы совершить этот акт, так как я оставил город только 30 октября, и немецкие войска оставили город только в конце октября. (Здесь Геллерфорт что-то путает: он не мог оставить город 30 октября, так как Днепродзержинск уже 25 октября был освобождён – авт.). Кроме того, 12 или 14 человек, которые были предназначены к расстрелу, я посадил в камеру, из которой они потом сбежали. Всё мною сказанное может быть подтверждено свидетелями; вот, например, свидетель Пайкерт тоже мог бы подтвердить это.

Я должен признаться в том, что за полтора года моей службы в Днепродзержинске я арестовал примерно 500 – 600 человек. Соответствует действительности также тот факт, что в январе 1943 года я велел арестовать примерно 50 – 60 человек партизан, из которых большая часть была позже расстреляна. Однако следует заметить, что не все они были расстреляны, – благодаря тому, что я уменьшил степень их виновности, они остались в живых; так, например, Дуракова, Воловская, Огурцов. Мне и об этих лицах было известно, что они принадлежали к партизанскому отряду, и доказательства были для этого. Я скрывал и это не из симпатии к партизанам, а просто из человеческих чувств, потому что общеизвестно, что лица, принадлежащие к партизанскому движению, должны были быть расстреляны и уничтожены по приказанию СД. Отправка людей в лагерь Освенцим не была преднамеренной, я не знал, куда их отправят.

В моей работе я был подчинён полковнику Никкельсу. Он мне отдавал приказания, и я должен был ему рапортовать о сделанном. Основной работой ведал также Мульде, который находился вместе со мной в Днепродзержинске. Я получал также указания и от различных других учреждений, когда речь шла о политических. Я делал оформление на месте, но потом отправлял в Днепропетровск, где должны были санкционировать. Следовательно, я ничего не мог предпринять самостоятельно, а действовал только на основании указаний и, конечно, не мог отдавать приказы о расстрелах.

40 человек, которые мною были расстреляны, слагаются из следующих отдельных групп: была расстреляна группа партизан, примерно 18 – 20 человек, затем была расстреляна группа партизан в 5 – 7 человек, и остальные обвинялись в кражах и убийствах. В первом случае у 18 или 20 человек, которые были расстреляны, было найдено оружие, гранаты, а у врача Тарасовой был найден яд, которым она должна была отравить пищу на кухне. Вторая группа из 5 – 7 человек имела миномёт и всё необходимое снаряжение и боеприпасы. В других случаях речь шла о кражах, убийствах – это единичные случаи. Арестованные мною две женщины, мать и дочь, обвинялись в совершении убийства. Расстрел этих женщин производил сам Кревинг. Я помогал только закапывать. Больше других случаев расстрелов в это время не было.

Случай ареста 300 коммунистов произошёл в мае на основании непосредственного приказа моего начальника – доктора Томаса. Эти люди не были расстреляны, а были заключены в лагерь. Я не расстреливал ни женщин, ни детей, ни стариков, и мною не были сожжены сёла и другие места. Я не принимал участия в расстрелах евреев, в ограблении населения, в карательных экспедициях. Показания, которые я давал и которые мог бы подтвердить Пайкерт, находятся в явном противоречии с показаниями трёх свидетелей, которые здесь выступали (имеются в виду Огурцов, Дуракова, Воловская – авт.). Но сам факт, что три свидетеля, которые обвинялись в принадлежности к партизанскому движению, сейчас пришли живыми на суд, доказывает, что я не так уж много убивал и расстреливал.

Я признаю, что я по распоряжению моего начальства дал распоряжение избивать Дуракову. Никакого кнута со свинцовым наконечником у меня не было, и вообще самое большее я давал 10 ударов, а не так, как она говорила – 35.

Показания свидетеля Огурцова, которые здесь давались, совершенно неправдоподобны; я никогда его не допрашивал и не избивал. Никогда в моей комнате не подвешивал людей, и на потолке не было даже крюка для этого. И вообще технически, как это указывал свидетель, так подвесить человека невозможно.

Я сомневаюсь также в актах, которые находятся в деле, потому что комната, в которой я работал, ещё и сейчас цела и невредима, и поэтому это можно было бы проверить.

Я признаю себя виновным в том, что арестовал примерно 550 – 600 человек, из которых 40 были расстреляны, большинство отправлены в лагерь, а некоторые отпущены. В это же число входит и 300 коммунистов, которые были все арестованы в один день.

Я признаю себя виновным также в двух случаях избиения, но при этом прошу учесть, что я действовал на основании распоряжения моего начальства.

Я прошу также учесть и то, что преступной воли к уничтожению мирного населения у меня вовсе не было.

В общем и целом я хочу сказать, что признаю себя виновным во всех случаях арестов и расстрелов, о которых здесь было сказано. Я прошу только учесть то, что у меня самый маленький чин в полиции и что невыполнение мною приказов повлекло бы за собой наказание, а может быть, и смертную казнь, и если бы не я, то кто-нибудь другой выполнял бы те же распоряжения и, может быть, ещё более жестоко. Я прошу учесть также и то, что весь немецкий народ и мы, в том числе, уже наказаны тем, что многие из наших близких уже убиты. Вспомните, что в Дрездене в одну ночь во время воздушного нападения было уничтожено 800 000 нашего населения.

Я глубоко сожалею, что выполнял распоряжения моего начальства и о своих действиях, и прошу смягчить приговор.

Главный обвинитель – генерал-майор юстиции Александр Чепцов – в своей речи потребовал смертной казни для всех подсудимых. В отношении обершарфюрера СД Геллерфорта было сказано:

Геллерфорт Вильгельм, состоя в должности начальника СД Днепродзержинского района Днепропетровской области с июля 1942 года по октябрь 1943 года, арестовал несколько сот мирных граждан, из которых часть была расстреляна, а часть направлена в концентрационные лагеря в Германию. В начале 1943 года Геллерфорт арестовал 96 коммунистов и комсомольцев, а в конце мая того же года арестовал около 300 коммунистов; впоследствии почти все они были истреблены. 10 июня 1943 года Геллерфорт произвёл расстрел 27 советских граждан, содержащихся в тюрьме. В сентябре 1943 года Геллерфорт расстрелял двух арестованных женщин. Арестованных Геллерфорт подвергал на допросах нечеловеческим пыткам и истязаниям.

……….
Выступление главного обвинителя «Киевского Нюрнберга» транслировалось по городскому радио и вызвало шумное одобрение киевлян. Адвокаты добились немногого. В окончательном вердикте трибунала лишь троим из пятнадцати, самым младшим по званиям, виселицу заменили длительными каторжными работами – по 15 и 20 лет. Остальных двенадцать, в том числе и бывшего шефа Каменского гестапо Вильгельма Геллерфорта, присудили к высшей мере наказания.

В день казни 29 января 1946 года площадь и прилегающая часть Крещатика, лежавшего тогда в руинах, были запружены народом. Любопытные забрались даже на крыши. Виселица состояла из шести секций, по две петли в каждой. Под эшафот подогнали грузовики с открытыми платформами, на которых стояли осужденные со связанными за спиной руками. Им накинули петли на шеи. Затем прозвучала команда, – и машины отъехали…

Во время приведения приговора в исполнение веревка на шее тучного подполковника Георга Труккенброда оборвалась. Нашли новую верёвку и осужденного вновь повесили.

P.S. Уголовное дело «Киевского Нюрнберга» в 22 томах хранится в Москве в Центральном архиве ФСБ Российской Федерации.